Барбаросса - Страница 103

103

– Не возражаю. Подайте рапорт… по причине болезни, – с некоторой брезгливостью разрешил ему Паулюс.

По дороге на Белгород полковник Адам, глядя на скрюченного от холода Кутченбаха, доказывал, что русские в такие морозы наступать не станут. «Нас ужасают трупы замерзших немцев, но мы почему-то не обращаем внимания на замерзших русских, – я цитирую самого Адама. – Между тем они страдают от холода одинаково с нами…»

В центре Белгорода, на площади, вездеход остановился.

На виселице качались трупы повешенных. Среди них была и женщина, еще молодая. Дико и нелепо выглядели очки на ее потухших глазах, морозом превращенные в блестящие кристаллы. Паулюс опрометью выскочил из вездехода.

– Я же отменил приказ Рейхенау! – крикнул он. – Кто осмелился делать из преступления публичное зрелище?

Кутченбах обошел трупы повешенных. На груди каждого висела доска с надписью по-русски. Паулюс спросил зятя:

– Зондерфюрер, переведите… что там написано?

– По трафарету: «Я партизан, который НЕ сдался».

– Кто эту чушь придумал?

– Это придумано еще Рейхенау, – пояснил Вильгельм Адам…

Паулюс вызвал корпусного командира Ганса Обстфельдера, штаб-квартира которого располагалась в Белгороде. Обстфельдер предстал, задрав подбородок, и не потому, что он выражал почтение, нет, а по той причине, что опустить голову ниже ему мешал громадный фурункул на затылке, истекающий гноем.

– Вы кого повесили? Это… партизаны? – спросил Паулюс.

– Нет… только заложники. Комендант предупредил жителей, что они будут казнены сразу же, если будет убит хоть один наш солдат в городе. Мы, армия, в это дело не вмешиваемся. Но опыт войны показывает, что повешение с доской на груди, дающей объяснение приговора, действует на русских устрашающе…

Эта сцена отлично сохранилась в памяти Вильгельма Адама.

«Паулюс, – писал он, – стоял перед офицерами чуть сгорбившись, лицо его нервно подергивалось. Он сказал:

– И по-вашему, этим можно приостановить действия партизан? А я полагаю, что такими методами достигается как раз обратное. Я отменил приказ Рейхенау о поведении войск на Востоке. Распорядитесь, чтобы это позорище исчезло…»

Виселицы спилили, Обстфельдер мрачно сказал:

– Теперь нас будут стрелять из-за каждого угла.

– Так отстреливайтесь, черт побери! – нервно отвечал Паулюс. – Но нельзя же вешать случайных людей…

С удовольствием он вернулся в Полтаву, сбросил тяжкий русский тулуп. Геббельс, не оставляющий 6-ю армию своим вниманием, прислал из Берлина лектора по национал-социалистскому воспитанию. Перед офицерами его представили как «специалиста по русскому вопросу и выживанию в условиях Востока». Паулюс тоже прослушал лекцию:

– Все русские прекрасные диалектики, и нет такого германца, который бы мог русского переспорить. Потому самый верный тон – это тон приказа! Если вы ошиблись в приказе, не стоит поправляться: русские должны считать, что мы, как завоеватели, всегда непогрешимы. Особенно надо бояться русской интеллигенции. Под маской нигилизма и душевной расхлябанности они умеют скрывать свои подлинные чувства, обладая способностью проникать в душу немца, располагая его к искренности. Нам это не нужно. Не допускайте никаких выпивок с русскими. В этом деле русские такие непревзойденные мастера, что обставят любого баварца. При этом они могут вытянуть из нас все, что им надо, а сами остаются себе на уме. Это же относится и к женщинам. Не забывайте, что русские фурии тоже втянуты в партийную систему большевизма, они фанатичнее мужчин. Женщины в России опаснее мужчин, потому что в женщине нам труднее заподозрить тайного агента ОГПУ.

ОГПУ давно отошло в область преданий, но гитлеровцы упрямо придерживались этого – отжившего наименования. И через год, чтобы всем чертям тошно стало, в берлинских газетах будут писать, что фельдмаршал Паулюс до последнего патрона отстреливался не в подвалах сталинградского ГУМа, а именно из помещения ОГПУ. Наверное, Геббельс решил, что фельдмаршал, держащий фронт в здании ОГПУ, – это пострашнее любого советского универмага с его изобилием товаров для широкого потребления.

О том, что оттепель на Украине началась только 10 февраля, читатель, я тебе уже говорил. Пойдем дальше.

* * *

Через пять дней после начала оттепели под натиском японской армии пал Сингапур, а британский гарнизон капитулировал.

Ливия и Сингапур – две неудачи подряд, и потому Уинстон Черчилль выглядел плохо, не в меру раздраженный, взвинченный. Посол Майский принес ему очередное послание Сталина, который выражал твердую уверенность в том, что наступивший 1942 год станет годом полного разгрома Германии и ее сателлитов. Черчилль сидел за столом в «костюме сирены» – в комбинезоне на «молниях», очень удобном, чтобы по сигналу сирены укрыться в бомбоубежище. Ознакомясь с посланием Сталина, он с явным раздражением отбросил его от себя:

– Я не вижу никаких причин, которые бы превратили 1942 год в решающий для всей нашей коалиции… Вы, – сказал он Майскому, – способны иметь временный успех в зимний период, но летом вы вряд ли справитесь с натиском немецкого вермахта…

Советскую военную миссию в Лондоне тогда возглавлял адмирал Н. М. Харламов. Вскоре генерал А. Най, служивший в имперском генштабе Англии, попросил Харламова навестить его на службе.

– У меня есть новость… для в а с, – сказал Най. – Наша разведка сумела проникнуть в тайну предстоящей летней кампании вермахта на Восточном фронте. Главный удар немцы планируют нанести по вашей армии на Дону и на Волге – в направлении на Кавказ и на Сталинград.

103