Барбаросса - Страница 186

186

– Как так?

– А так: Чуйков, а потом Чуянов – рядышком. По законам алфавита… Алексей Семеныч, есть давно охота, на обед к Гордову не напрашивался, а у вас в обкоме можно перекусить?

– Пошли. Не в обком, а ко мне домой…

Дорогой разговорились. Раздражение от встречи с Гордовым еще не унялось в душе, и, не называя его имени, Чуйков стал ругаться, говорил, что навешали тут орденов, а сами…

– Не все продумано в этом вопросе, – сказал он. – Я не понимаю, зачем генералов награждать во время войны?

– А когда же их еще награждать?

– Было бы вернее, – сказал Чуйков, – если бы каждый генерал получил все ордена в первый же день войны.

– Шутите, Василий Иванович?

– Не до шуток… Пусть бы все генералы начинали войну с полной гирляндой орденов на груди. А потом, во время боев, у них отбирать орден за орденом – по мере того, как они терпят поражения, совершают глупости. В результате, когда наступит желанный день победы, у нас не останется ни одного генерала с орденом… чтобы не задавались напрасно!

…Даже не энциклопедия, а Мамаев курган в Сталинграде навеки объединил их добрые имена – именно там, на высоком кургане, Чуйков и Чуянов нашли место для могил своих, как заслуженные герои Сталинградской битвы.

* * *

Сталинград превратился в тупиковую станцию: с севера, от Камышина и Саратова, поезда еще шли, но дальше им пути не было; на вокзалах и сортировочных горках в Сарепте, в Сталинграде-1 и Сталинграде-2 образовалось скопище вагонов, теплушек и паровозов – возникла «пробка», глухая и безнадежная. Железнодорожники не щадили себя, чтобы рассосать эту «пробку», но… тупик! Среди воинских эшелонов безнадежно застряли вагоны с имуществом беженцев и учреждений, в запломбированных теплушках можно было обнаружить самые неслыханные грузы… Сталинград как раз навестил генерал артиллерии Н. Н. Воронов, и Чуянов, беседуя с ним, жаловался:

– Наверняка немецкая агентура шныряет на путях, будет плохо, если пронюхает, что среди эшелонов намертво заклинило вагоны с боеприпасами, а под берегом – баржи со снарядами! Много ли надо, чтобы рвануть их с воздуха?

Воронов возлагал немалые надежды на артиллерию ПВО:

– Правда, в зенитных расчетах у вас немало девчат. Вчерашние студенточки. Прически фик-фок на один бок, а под мышкой учебник. Не уверен, как-то они стрелять будут?

Во время ближайшего же налета девушки сбили сразу три «Хейнкеля-111», а мужские расчеты «мазали». Воронов в бешенстве вызвал начальника ПВО округа.

– В чем дело? – возмущенно спросил он. – Наверное, в мужских расчетах цигарки крутят. Слышал, и «козла» забивают. Наведите порядок, товарищ генерал-майор. Иначе «генерала» мы вычеркнем, от вас один лишь «майор» останется…

Воронов потом спросил Чуянова: чем бы наградить зенитчиц?

– Парашют бы им… один на всех.

– Зачем это?

– Дело такое, – смутился Чуянов. – Надо бы… Одного парашюта на всех, думаю, хватит… поделят… Шелк-то ведь – первый сорт, выносливый. А им, бедняжкам, по вещевому аттестату титишников-то не положено. Вот и нашьют себе лифчиков… А?

– Будет парашют… завтра же! – обещал маршал.

На совещании партактива Чуянов заговорил о бесплатном кормлении детей (а их немало навезли в Сталинград отовсюду):

– Многие уже здесь, в Сталинграде, стали сиротами, где они что возьмут? Не воровать же! Это наша забота…

По Волге плыла горящая нефть. Прямо через пламя шел портовый «Гаситель», забивая огонь из широких камеронов, похожих на пушки. В зоопарке горестно стонала слониха Нелли.

Какой уж день идет война. Какой же день?

Чуянов натянул кепку, бросил на ходу секретарше:

– Если спросят, так я – на переправах. Пока…

Мучило его – как рассказывали, – что дети малые не покидали убитых матерей, плакали – теребили мертвых: «Мама, не пугай, открой глазки…» На переправах и в самом деле ад кромешный, паромов и буксиров не хватало. В ожидании очереди на посадку женщины и старики руками отрывали в прибрежных откосах глубокие норы, в которых и прятались – от бомбежек. Матери здесь теряли своих детей (и навсегда), дети звали матерей (но мамы своей они больше никогда не увидят). Волга-Волга, много ты видела в те дни… А к пристаням все тянулись вереницы подвод с новыми беженцами. Уже не лошади, а даже коровы шли навьюченные скарбом, надменно выступали с грузом калмыцкие верблюды. Усталые, босые, запыленные, измученные, люди шли и шли Бог весть откуда – иные-то даже с Донбасса, шли, чтобы не оставаться «под немцем», и безвестные старухи вели за руки уже безвестных детей, которые потом в приютах станут получать страшные в юдоли фамилии – Бесфамильный…

Подходил воинский паром. Местные женщины не пускали на паром танк с надписью на броне «Вперед – на запад!».

– Ишь какой шустрый, уже и за Волгу его потянуло. Ты почитай, что у тебя написано, да назад поворачивай.

Одна из бабок держала на руке лупоглазую кошку, а в другой – мясорубку (наверное, самое ценное в ее жизни), и вот она больше всех наседала на танкиста, аж зашлась в крике:

– Иде совесть-то у тебя? У-у, глазищи бесстыжие… И какая ведьма родила тебя под косым забором?!

Танкист пытался отшутиться. Не тут-то было:

– Сказано тебе – не пустим за Волгу! Вот хоть дави ты нас здесь своей тарахтелкой, а мы с места не сойдем…

Вмешался пожилой солдат с медалью «За отвагу»:

– Бабы-то верно балакают. Ты их послухай.

– А ты что здесь за маршал такой, чтобы указывать?

186